Виктор петрович астафьев пастух и пастушка современная пастораль. В.П. Астафьев "Пастух и пастушка". Тема войны Пастух и пастушка астафьев

В.П. Астафьев «Пастух и пастушка»

Каждый, кто вошел в мир астафьевских книг, испытывает боль за героев, живущих в нем и страдающих. Особенно нестерпимой эта боль становится, когда читаешь его книги о войне. Это тема для Астафьева главная, проходящая через всё его творчество. В романе «Прокляты и убиты» (1994 г.) быт учебного полка очень напоминает тюремный. Повести «Пастух и пастушка» (1971 г.) и «Так хочется жить» (1995 г.) делают понятной ту резкую оценку, которую Астафьев дал победе в одной из статей: «…мы просто завалили немцев своими трупами и утопили в нашей собственной крови». Неоднозначность отношения к Великой Отечественной войне проявилась во многих его публицистических выступлениях.

Одной из повестей Астафьева о войне является повесть "Пастух и пастушка". В этой повести Астафьев выразил во многом неожиданную концепцию войны.

Астафьев говорил: «При всей своей ненависти к войне, я еще с большей ненавистью думаю о том рабстве, в которое намеревался нас ввергнуть фашизм, как бы не были высоки наши побуждения, война все равно оставалась противоестественным состоянием для каждого человека, не потерявшего людской облик. И если забыть об этом, то правды о войне не напишешь».

В повести "Пастух и пастушка рисует войну по-толстовски «в крови, страданиях смерти». С первых же сцен повести фашизм предстает перед нами во всем отвратительном обличии.

В соответствии с тоном, заданном во вступлении, где женщина нашла могилу дорого ей человека "посреди России" выписаны страшные и жестокие картины боя: «Гул боя возникал то справа, то слева, то далеко, то близко». «Сзади из снега ударили полуторасотки гаубицы, и снаряды, шамкая и шипя, полетели над пехотинцами, заставляя утягивать головы оснеженных мерзлых шинелей». «Казалось, вся война была сейчас здесь, в этом месте, кипела в растоптанной яме траншеи, исходя удушливым дымом, ревом, визгом осколков, звериным рычанием людей».

В этом повседневном напряжении — подлинный героизм русских людей, знающих за что они воюют. Люди воюют за родную земдю, за все прекрасное созданное трудом человека.

Одна из главных проблем, связанных с войной, — это вопрос о воздействии на психику, сознание человека. В повести "Пастух и пастушка" были открыты сложные характеры, порожденные войной. Примером этого может быть Мохнаков — смелый и умный военный, не раз выручавший своего командира, взвод, сильный храбрый человек, который героически шел на смерть, чтобы уничтожить опасный для взвода танк. Он видел свою правду о войне — жестокую и не щадящую никого. Мохнаков считает, что война дала ему и право преступать нравственные законы: он может оскорбить своими назойливыми ухаживаниями женщину, не побрезгует мародёрством. Он сам признаётся: «Весь я вышел. Сердце истратил… И не жаль мне никого. Мне и себя не жаль» , а Борис думает о нём: «Ах ты, Мохнаков, Мохнаков! Что же ты с собой сделал? А может, война с тобой?..» Война разрушает жизнь и лейтенанта: он умирает не от ранения, а оттого, что понимает невозможность вернуться с войны в мирную жизнь, потому что тот, кто убивал, кто видел беспредельную жестокость войны, не может быть прежним, не может вернуть себе ощущение радости жизни: «Жажда жизни рождает неслыханную стойкость — человек может перебороть неволю, голод, увечье, смерть, поднять тяжесть выше сил своих. Но если её нет, тогда всё, тогда, значит, остался от человека мешок с костями».

Среди грязи жестокости и суматохи войны есть один маленький островок, являющийся целым миром для двух людей, просуществовавший всего несколько мгновений. Мир Люси и Бориса чист и наивен. Они запрещают себе говорить о смерти, но где-то вдалеке взорвалась мина, и невольно вырвалось: «Еще чьей-то жизни не стало».

Внезапная любовь, взаимная и прекрасная, с самого начала опечаленная пониманием нами трагического исхода. Чувство первой любви обернулось для героев муками расставания и разлуки.

Астафьев ярко передал нам картины, в которых переплелись и боль, и радость, и печаль. Люся и Борис, понимая смысл идущей войны, не могут примириться с висящей над ними угрозой расставания, разлуки их войной, хотя оба осознают, что это неизбежно и, не смотря на боязнь разговоров о смерти, эта тема затрагивается у них гораздо чаще, чем кажется на первый взгляд. На фразу Люси «Умереть бы сейчас!» в памяти Бориса возникают «старик и старуха, седой генерал на снопах кукурузы раздавленные танками люди». Даже на вопрос Люси, не боится ли он смерти, Борис ответил: «Беда не в этом страшно привыкнуть к смерти. Примириться с нею страшно, страшно, когда само слово "смерть" делается обиходным».

В своей повести автор показал любовь среди смертей, среди ужаса войны, простую чистую, спонтанную, еще детскую любовь двух молодых людей, за годы войны ставших старше на много лет. Так же искрометно, как и началась эта любовь, она закончилась. Скорое расставание и печальный конец наряду с другими примерами из повести, предвестило разбитое Люсей зеркальце.

Чистая, взаимная любовь двух людей прервалась. Люся увидела отъезжающую вдаль с Борисом машину и вспомнила, что не оставила ему адрес. Это было, пожалуй, последним предзнаменованием скорого и вечного расставания Люси и Бориса.

И теперь они вспоминали лица друг друга только через пелену времени, безвозвратно ушедшего прошлого.

Но все же Люся обрела Бориса, пусть даже после его смерти, вместо того, что бы оставить свой адрес она нашла его адрес, который уже не поменяется никогда. Борис умирает вовсе не от раны, он не выдержал напряжения войны и ужаса, а также потери Люси, легкое ранение стало для Бориса толчком к смерти, даже сама по себе его смерть была освобождением: он умер, улыбаясь, на закате, его сердце останавливалось с заходом солнца. «Утром Арина подошла умывать Бориса, а он лежит, сморщив рот в потаенной улыбке».

В лице Люси мы видим миллионы женщин, оставшихся без любимых, продолжавших их искать, как искала Бориса и Люся. Бог знает, какими способами, но она его нашла, пробираясь по «дикому полю, непаханому, нехоженому, косы не знавшему». В прологе этой повести мы видим не только намек на дальнейшую трагичность истории, но и гармонию «пустынной тишины», потому что, несмотря ни на какие преграды, два сердца обрели друг друга, даже после смерти одного из них.

«Современная пастораль» — такой жанровый подзаголовок дал писатель своему произведению. И действительно, эта повесть необычна сочетанием гармонии и войны, любовь, существует на фоне ожесточенных, покрытых коркой сердец, под грохот смертоносной канонады. Астафьев показывает, что в сердце всегда найдется место для любви, самого прекрасного человеческого чувства. Читая произведение, с щемящей болью думаешь о людях, чьи судьбы искалечены войной, о молодых, так рано ушедших, о безмерном горе родителей, не дождавшихся своих детей, об одиночестве любящей души, оставленной доживать свой век на этой земле и лишь целовать холмик, где лежит он, единственный, лежит один посреди России.

«Эта война должна быть последней! Пос-лед-ней! Или люди недостойны называться людьми! Недостойны жить на земле».

Виктор Петрович Астафьев Отечественную войну узнал не понаслышке. Он ее прошел рядовым, придя на фронт добровольцем. Почему же его не повысили на фронте даже до сержанта? Это можно понять, даже не читая биографию писателя, достаточно прочитать его повесть «Пастух и пастушка». Анализ этого произведения обнажает глубокое понимание автором страшной, нечеловеческой сущности войны. Командовать, т. е. посылать подчиненных на смерть, и быть гуманистом высокой пробы - вещи несовместимые.

Данная статья - о его повести «Пастух и пастушка». Краткое содержание произведения Астахова убеждает нас в полной гармонии уникальной авторской формы и авторски переосмысленной военной истории.

Рядовой, прошедший войну

Все это было пережито им в полной мере. Воевал Виктор Петрович шофером, связистом, артиллеристом… Награжден орденом «Красного знамени», медалями «За отвагу». Звание - рядовой. Видел он все то, что представил своим читателям в повести. Поэтому и стиль его изложения эпичный, в нем ощущается толстовская обстоятельность, внимательность ко всем деталям. Все увидеть, все пережить, представить своим читателям правдивое лицо войны… Такую важнейшую задачу решает Астафьев-художник в повести «Пастух и пастушка». Анализ ее первой части представляет нам стремление писателя сотворить невозможное - написать пастораль войны. Этой смертельной, огненной, обжигающей стихии.

Астафьевская пастораль войны

Почему же автором выбран жанр пасторали, по своему определению, идеализирующей мирную, простую деревенскую жизнь? Астафьевская пастораль… Она представляет особое, переосмысленное описание войны, где не в силах превозмочь патетизм человеческих чувств, красоту человеческих душ. Виктор Петрович убеждает читателя в том, что любовь сильнее войны, своим произведением «Пастух и пастушка»

Анализ первой части повести начнем с трогательной картины. Поседевшая женщина в пальто устаревшего кроя идет, не скрывая слез, вдоль железной дороги по дикой степи с потрескавшейся безжизненной почвой, где растет лишь жесткая трава-проволочник да полынь-чернобыль. По дороге она считает полосатые километровые столбики..

Дойдя до нужного, она сворачивает к кургану и подходит к цели своего путешествия - пирамидке памятника, звезда с которого «отопрела и отпала». Нам становится понятным, что покоится здесь кто-то, кто очень дорог ей. Эта женщина - Люся, а нашла она могилу лейтенанта Бориса Костяева. Она произносит пронзительные слова, прижавшись лицом к могиле: «Почему ты лежишь один посреди России?». По художественной силе этот сюжет сходен с встающим ослепляющим «черным солнцем» Шолохова, которое увидел Григорий после гибели любимой.

Аналогии астафьевского произведения с шолоховским «Тихим Доном»

Не правда ли, перекликается с началом астафьевской повести «Пастух и пастушка» эпиграф, данный Михаилом Александровичем своему творению? Там поэтически говорится о многострадальной русской земле, о молодых вдовах…

Далее, словно пользуясь машиной времени, отматывает Астахов время назад и погружает читателя в обстановку жестокого боя. Взвод лейтенанта Костяева держал оборону, встав на пути идущих на прорыв обезумевших окруженных немцев. Их поддерживала огнем батарея эрэсовцев («катюш»). Впереди по врагу прямой наводкой били полковые пушки. Сзади - фронтовая артиллерия (гаубицы). Однако немецкая пехота все же прорвалась к окопам взвода.

Настоящий рукопашный бой описывает Астафьев. «Пастух и пастушка» дают читателю возможность почти осязаемо прикоснуться к этому аду - с предсмертными криками, матами, разящими ударами выстрелами в упор. Рядом с так и не привыкшим к войне лейтенантом Борисом Костяевым сражался замкомвзвода старшина Николай Васильевич Мохнаков. Он воевал, начиная с отступления от границы и был страшен для врага: то прячась в сугроб, то выскакивая из него, разя лопаткой и пистолетными выстрелами. Старшина был везде в гуще боя: отдавал команды, защищал растерявшегося лейтенанта. Его внутреннее состояние чем-то было сходным с состоянием шолоховского геройствовавшего, сумасбродничавшего, не задумываясь, убивавшего врагов. Однако внутренняя сущность астафьевского старшины, его душа выжжены войной. Вспомним, что писал о подобном состоянии Шолохов: его герой не смог бы выдержать ясный взгляд невинного ребенка - отводил глаза.

Связь с пасторальным жанром. Трагедийная сцена

Важную сюжетную функцию первой части покажет нам анализ повести «Пастух и пастушка». Начав с высокой трагедийной ноты, автор наращивает эмоциональный накал вплоть до уродливо трансформированной войной классической пасторальной сцены - обнявшихся пастуха и пастушку.

Однако эти персонажи, столь популярные в европейском искусстве XVI-XVII веков, молодые, смотрящие друг на друга влюбленными глазами, представленные на идиллическом лоне природы, трансформированы автором применительно к страшным реалиям войны.

У Астафьева пастух и пастушка - это старик и старуха, занятые выпасом стада, убитые шальным вражеским снарядом. Два мертвых тела людей, крепко держащихся за руки, прикрывающих друг друга телом от обстрела. Они лежат за баней, вблизи «картофельной ямы».

Катарсис бойцов

Эта сцена, увиденная бойцами, едва вышедшими из страшного боя, не оставляет их равнодушными. Отметим, что она является центральной трагедийной сценой всей повести, ее лейтмотивом, который намеренно вводит в начале произведения Астафьев «Пастух и пастушка», внезапно прерывая динамику повествования.

Что же происходит в этой сцене? Внезапно у бойцов, только что убивавших и убиваемых, при виде этих двух трупов наступает катарсис, духовное прозрение. Они уже (пожалуй, все, кроме старшины Мохнакова) не отождествляют себя с войной, а противопоставляют ей. Потрясение, испытанное ими, столь глубоко изображает Астафьев, что всеобщее оцепенелое молчание при их похоронах бойцами взвода Бориса Костяева нарушает лишь молитва, которую самопроизвольно, от души произносит долговязый рядовой Ланцов. Его товарищи понимают - другие слова здесь неуместны.

Далее, начиная со второй главы, повесть «Пастух и пастушка» (краткое содержание произведения покажет это читателю) обретает осязаемость. Это тема фронтовой любви Люси и Бориса. Однако она, по замыслу автора, сюжетно не самостоятельна. Эта любовь рассматривается Астафьевым сквозь призму уже показанной им пасторальности, в вышеописанной нами трагедийной сцене. В ней, как камертон, ощущается высокий гуманистический пафос противопоставления человеческой души, человеческой любви аду войны.

Привал в доме Люси

Бойцы останавливаются в доме, где проживает Люся. О том, что чудом здесь остались целыми дома, рассказывает нам устами хозяйки повесть «Пастух и пастушка». Краткое содержание этого произведения сообщает, что читатель вводится в обстановку отдыха и ночлега бойцов после нечеловеческой бойни. Осталось позади время, когда, едва выпрыгнув из окопа, они все были равными перед смертью, когда, распаляя себя матом, становились составляющими ужасной машины смерти: убивающие и убиваемые, они, наконец, ощутили себя в небоевой обстановке. Бойцы приходили в себя, снимая сковывающий их души стресс, заливая его самогоном, выгнанным из свеклы. Старшина всегда умудрялся доставать его. Правду рассказывает нам об отдыхе после боя «Пастух и пастушка». Анализ произведения в этом эпизоде выделяет два аспекта: развернутую картину типажей героев и завязку отношений Бориса и Люси.

В этой сцене писатель Астафьев, словно кинорежиссер, представляет своим читателем крупные планы героев книги, с умением опытного художника несколькими штрихами изображает личность каждого. Очень неодинаковы эти солдаты, сведенные войной в один взвод.

Подробней о войне и солдатах

Москвич лейтенант Костяев, начавший воевать, когда немцев гнали с Кубани и Кавказа, быстро растерял юношеский пыл. О непреходящей солдатской мудрости рассказывает нам «Пастух и пастушка». Анализ главы «Бой» доносит нам кровью и потом полученный ратный опыт самого автора: чтобы воевать и оставаться живым, нужно понимать войну, зазря не геройствовать, вовремя выбирать относительно безопасное место и, не жалея мозолей на руках, окапываться. А выпрыгнув из окопа, следует остервенело стрелять по врагу, другого выхода нет. Лейтенант Борис, понявший это, полностью идентифицирует себя с солдатами, чувствует их поддержку.

Среди бойцов есть трое-четверо, не умеющих пить, быстро хмелеющих. Однако пить надо. Чтобы не нарушилась психика от созерцания ликов смерти. Пили больше других лишь старшина, «кум-пожарник» (т. е. потенциальный стукач) Пафнутьев да кумы-алтайцы Карышев и Малышев из деревни Ключи. Не вызывает сомнений, что подобные типажи видел на фронте и сам Астафьев. «Пастух и пастушка» анализирует то, как устроен этот воинский коллектив.

Каин и Авель

Ведь здесь есть не только люди «от сохи». Служит во взводе и человек образованный, бывший корректор Корней Аркадьевич Ланцов, тонко чувствующий антагонизм войны и души человеческой. Когда его рассуждения после выпитого самогона опасно касаются культа личности, старшина выгоняет его на улицу - «просвежиться».

Ведь во взводе есть мужчина средних лет по фамилии Пафнутьев, бравирующий своим умением писать доносы. Впрочем, старшина Мохнаков, зная об этом, вовремя психологически воздействует на стукача, чтобы тот не проявлял свой опасный «талант». Правдивый - этот образ намеренно ввел в канву рассказа Астафьев. «Пастух и пастушка» анализирует эпоху и персонажи - сексоты присутствуют в произведении, как и в жизни.

Кумы-алтайцы

Алтайцы воюют по-крестьянски основательно. Они одновременно спокойные и отважные, самая крепкая поддержка командира взвода. Карышев по-крестьянски исчерпывающе излагает причину, за что он воюет. Здесь даже не пахнет идеологией. Он крестьянин, воюет за родную землю, которую у него, хлебороба (главного человека на земле), враг пытается забрать. Таким образом о том, что эта война стала народной, рассказывает нам «Пастух и пастушка». Анализ произведения подводит нас к толстовской «дубине народной войны», заносящейся и опускающейся на головы агрессоров. А еще этому человеку из народа принадлежит глубокая, философская мысль, о том что на земле святы две вещи: материнство, рождающее жизнь, и хлебопашество, питающее ее. И это произнесено им в аду войны!

Лейтенант одергивает старшину

У выпившего больше всех сибиряка Мохнакова под воздействием водки «пробуждается кураж», когда его соратники засыпают, он, желая секса, пристает к хозяйке дома. Эту попытку пресекает лейтенант Борис, вызвавший старшину «на улицу» и бесстрастно пообещавший убить его в случае повторной попытки. Старшина, понимая, что его собственная душа ожесточилась донельзя, интуитивно ощущает правоту Бориса. Однако он понимает и то, что его расколотой войной душе уже не ощутить высоких чувств. Он уходит спать в сарай.

Люся все это видит. Она центральный женский образ в повести «Пастух и пастушка». Анализ краткий этого произведения раскроет особенную его роль в астафьевской пасторали. Именно она является астафьевской Джокондой. Ее сложный образ обрисован автором тонко и трогательно. Русская женщина, волей судьбы оказавшаяся в украинской деревне. Огромные черные глаза, худощавое продолговатое интеллигентное лицо, тугая коса, беспокойные руки. Ее мимика, манера говорить, настороженное внимание, проницательность свидетельствуют о богатстве ее души. Этот образ действительно украшает астафьевскую пастораль «Пастух и пастушка». Содержание повести благодаря ему трансформируется из плоскости войны в аспект человеческих отношений, человеческих ценностей, ведь любовь, в отличие от войны, вечна.

Любовь

В третьей части писатель рассказывает нам о прекрасной любви, о высоких чувствах. «Ну почему же мы встретились именно на войне?» - вопрошает то ли любимого, то ли Всевышнего Люся. Многое пришлось пережить ей во время окупации. Позже расскажет она влюбленному в нее Борису и об извращенцах-фашистах, и о полицаях, бессовестно хозяйничавших в этих краях. Из ее уст мы узнаем, что она получила музыкальное образование. Книги по юриспруденции, контрастирующие с сельской избой, свидетельствуют о втором - юридическом - образовании. Неожиданный штрих - Люся, пребывая в душевном волнении, по-мужски закуривает махорку. Курящие женщины тогда не были редкостью, это также показывает нам художественную достоверность и целостность повести «Пастух и пастушка». Анализ текста, впрочем, показывает, что даже возникшая светлая любовь не может сразу же освободить душу Люси от боли, нанесенной войной. Однако молодая женщина чувствует потребность любить, воспринимает себя мудрее своего любимого, «старше его на сто лет», ощущает материнскую нежность и жалость к «своему рыцарю», сражающемуся за Родину. Между молодыми людьми вспыхивает взаимное глубокое и нежное чувство, противиться которому они более не могут.

Снова на фронт

«В ружье, военные!» - прерывает эту идиллию старшина, передавая приказ командира роты, майора Филькина. Рота, отдохнувшая и получившая новую технику, выдвигалась на линию фронта. Люся вышла на зимнюю дорогу провожать любимого. Изложение этого момента автором опять приобретает черты эпичности. Влюбленная женщина сердцем ощущает, что случится непоправимое. Она, замерзая на холоде, уже после отъезда военной колонны продолжает стоять в прострации, шепча: «Возвращайтесь живыми!» А вернувшись домой, даже не закрывает входную дверь и долго не может согреться, ощущая какой-то мистический пронизывающий холод.

Завершение трагедии

Заканчивается наше изложение содержания повести «Пастух и пастушка». Анализ по главам, совершенный нами, переходит к своей заключительной стадии - главе «Успение». Ею логически завершается трагическая пастораль Астафьева. Железные жернова войны безжалостно и неразборчиво перемалывают людей, противостоящих ей своим человеческим естеством. Поразительную по своей глубине мысль высказал старшина Мохнаков о том, что на фронте люди братством живы. Отчего-то смерть вдруг получила власть над героями книги Астафьева… С чего все началось? Возможно, с предательства. Появился в полку новый капитан-особист. Приглянулся ему Пафнутьев, за которым водились наклонности иуды. И донес он, окаянный, и на старшину «за мародерство», и на лейтенанта «за связь с подозрительной женщиной», а пуще всех - на вольнодумствующего интеллигента Корнея Аркадьевича Ланцова. Последнего вскоре забрали якобы для работы во фронтовой газете. Однако следующим пострадал сам Пафнутьев. Он, забыв от жадности про бдительность, позарился на трофеи. Ему оторвало взрывом мины обе ноги. В предсмертном раскаянии он рассказал все старшине. Однако беда никогда в одиночку не ходит. Когда бойцы из взвода лейтенанта Бориса Костяева беспечно возвращались в расположение после доставки раненого в медсанбат, вражеский снайпер смертельно ранил алтайца Карышева. Вскоре заболел старшина Мохнаков, как пишет Астафьев, «той болезнью, что в окопах не лечится». Он, щадя товарищей, стал жить отдельно, есть отдельно, перестал общаться. А в бою старшина начал искать смерти. Он все спланировал. Решив умереть по-геройски, Мохнаков достал Ее, словно хлеб, он носил в своем вещмешке. С нею он бросился под наступающий вражеский танк. Вскоре был ранен в плечо и главный герой повести, лейтенант Борис Костяев. К тому времени он испытывал тяжелый душевный кризис. События мелькали в его сознании, словно калейдоскоп. Он так и не «вжился в войну». Знакомство с Люсей казалось ему нереальным. Смерть боевых товарищей угнетала.

Попав в медсанбат с нетяжелым ранением, лейтенант столкнулся с безразличием старшей медсестры и лечащего врача. Лечили его формально. А уж о том, что одновременно следовало лечить и его тонкую и исстрадавшуюся душу, израненную войной, речь не шла. На самом же деле ранение оказалось не столь уж безобидным, а душевные страдания - более существенными, чем можно было предположить. Проницательный врач, понявший, что здоровье раненого в этом госпитале ухудшается, распорядился перевезти его в другой госпиталь. Однако Борис не доехал. Он умер в дороге. Причем впопыхах его тело оставили в одном из вагонов, стоящих в тупике. Начальник полустанка вместе со сторожем похоронил героя в наспех выкопанной яме. Пьяница-сторож обменял белье покойного на литр водки. Выпив и расчувствовавшись, он вырезал из ручки носилок пирамидку-памятник и вбил его в землю в головах покойного.

Заключение

Повесть заканчивается той сценой, с которой она началась. Поседевшая Люся, бездонные глаза которой от возраста словно выцвели, так и жила после смерти своего любимого одиноко. Найдя его могилу, она совершает задуманное - обещает скоро прийти к нему.

Пастораль замкнулась, завершается и повести «Пастух и пастушка» анализ. Любовь, пусть даже трагическая, побеждает войну.

Закатное солнце озаряет степь и возвращающуюся к полустанку женщину, одетую в старомодное пальто…

Любовь моя, в том мире давнем,

Где бездны, кущи, купола, -

Я птицей был, цветком и камнем

И перлом – всем, чем ты была!

Теофиль Готье

И брела она по тихому полю, непаханому, нехоженому, косы не знавшему. В сандалии ее сыпались семена трав, колючки цеплялись за пальто старомодного покроя, отделанного сереньким мехом на рукавах.

Оступаясь, соскальзывая, будто по наледи, она поднялась на железнодорожную линию, зачастила по шпалам, шаг ее был суетливый, сбивающийся.

Насколько хватало взгляда – степь, немая, предзимно взявшаяся рыжеватой шерсткой. Солончаки накрапом пятнали степную даль, добавляя немоты в ее безгласное пространство, да у самого неба тенью проступал хребет Урала, тоже немой, тоже недвижно усталый. Людей не было. Птиц не слышно. Скот отогнали к предгорьям. Поезда проходили редко.

Ничто не тревожило пустынной тишины.

В глазах ее стояли слезы, и оттого все плыло перед нею, качалось, как в море, и где начиналось небо, где кончалось море – она не различала. Хвостатыми водорослями шевелились рельсы. Волнами накатывали шпалы. Дышать ей становилось все труднее, будто поднималась она по бесконечной шаткой лестнице.

У километрового столба она вытерла глаза рукой. Полосатый столбик порябил-порябил и утвердился перед нею. Она опустилась с линии и на сигнальном кургане, сделанном пожарными или в древнюю пору кочевниками, отыскала могилу.

Может, была когда-то на пирамидке звездочка, но отопрела. Могилу затянуло травою проволочником и полынью. Татарник взнимался рядом с пирамидкой-столбиком, не решаясь подняться выше. Несмело цеплялся он заусенцами за изветренный столбик, ребристое тело его было измучено и остисто.

Она опустилась на колени перед могилой.

– Как долго я тебя искала!

Ветер шевелил полынь на могиле, вытеребливал пух из шишечек карлика-татарника. Сыпучие семена чернобыла и замершая сухая трава лежали в бурых щелях старчески потрескавшейся земли. Пепельным тленом отливала предзимная степь, угрюмо нависал над нею древний хребет, глубоко вдавившийся грудью в равнину, так глубоко, так грузно, что выдавилась из глубины земли горькая соль и бельма солончаков, отблескивая холодно, плоско, наполняли мертвенным льдистым светом и горизонт, и небо, спаявшееся с ним.

Но это там, дальше было все мертво, все остыло, а здесь шевелилась пугливая жизнь, скорбно шелестели немощные травы, похрустывал костлявый татарник, сыпалась сохлая земля, какая-то живность, полевка-мышка, что ли, суетилась в трещинах земли меж сохлых травок, отыскивая прокорм.

Она развязала платок, прижалась лицом к могиле.

– Почему ты лежишь один посреди России?

И больше ни о чем не расспрашивала.

Вспоминала.

Часть первая
Бой

«Есть упоение в бою!» – какие красивые и устарелые слова!..

Из разговора, услышанного на войне

Орудийный гул опрокинул, смял ночную тишину.

Просекая тучи снега, с треском полосуя тьму, мелькали вспышки орудий, под ногами качалась, дрожала, шевелилась растревоженная земля вместе со снегом, с людьми, приникшими к ней грудью.

В тревоге и смятении проходила ночь.

Советские войска добивали почти уже задушенную группировку немецких войск, командование которой отказалось принять ультиматум о безоговорочной капитуляции и сейчас вот вечером, в ночи сделало последнюю сверхотчаянную попытку вырваться из окружения.

Взвод Бориса Костяева вместе с другими взводами, ротами, батальонами, полками с вечера ждал удара противника на прорыв. Машины, танки, кавалерия весь день метались по фронту. В темноте уже выкатились на взгорок «катюши», поизорвали телефонную связь. Солдаты, хватаясь за карабины, зверски ругались с эрэсовцами – так называли на фронте минометчиков с реактивных установок – «катюш». На зачехленных установках толсто лежал снег. Сами машины как бы приосели на лапах перед прыжком. Изредка всплывали над передовой ракеты, и тогда видно делалось стволы пушчонок, торчащих из снега, длинные спички пэтээров. Немытой картошкой, бесхозяйственно высыпанной на снег, виделись солдатские головы в касках и планках, там и сям церковными свечками светились солдатские костерки, но вдруг среди полей поднималось круглое пламя, взнимался черный дым – не то подорвался кто на мине, не то загорелся бензовоз либо склад, не то просто плеснули горючим в костерок танкисты или шофера, взбодряя силу огня и торопясь доварить в ведре похлебайку.

В полночь во взвод Костяева приволоклась тыловая команда, принесла супу и сто боевых граммов. В траншеях началось оживление. Тыловая команда, напуганная глухой метельной тишиной, древним светом диких костров – казалось, враг, вот он, ползет-подбирается, – торопила с едой, чтобы скорее заполучить термосы и умотать отсюда. Храбро сулились тыловики к утру еще принести еды и, если выгорит, водчонки. Бойцы отпускать тыловиков с передовой не спешили, разжигали в них панику байками о том, как тут много противника кругом и как он, нечистый дух, любит и умеет ударять врасплох.

Эрэсовцам еды и выпивки не доставили, у них тыловики пешком ходить разучились, да еще по уброду. Пехота оказалась по такой погоде пробойней. Благодушные пехотинцы дали похлебать супу, отделили курева эрэсовцам. «Только по нас не палить!» – ставили условие.

Гул боя возникал то справа, то слева, то близко, то далеко. А на этом участке тихо, тревожно. Безмерное терпение кончалось, у молодых солдат являлось желание ринуться в кромешную темноту, разрешить неведомое томление пальбой, боем, истратить накопившуюся злость. Бойцы постарше, натерпевшиеся от войны, стойче переносили холод, секущую метель, неизвестность, надеялись: пронесет и на этот раз. Но в предутренний уже час, в километре, может в двух, правее взвода Костяева послышалась большая стрельба. Сзади, из снега, ударили полуторасотки-гаубицы, снаряды, шамкая и шипя, полетели над пехотинцами, заставляя утягивать головы в воротники оснеженных, мерзлых шинелей.

Стрельба стала разрастаться, густеть, накатываться. Пронзительней завыли мины, немазано заскрежетали эрэсы, озарились окопы грозными всполохами. Впереди, чуть левее, часто, заполошно тявкала батарея полковых пушек, рассыпая искры, выбрасывая горящей вехоткой скомканное пламя.

Борис вынул пистолет из кобуры, поспешил по окопу, то и дело проваливаясь в снежную кашу. Траншею хотя и чистили лопатами всю ночь и набросали высокий бруствер из снега, но все равно хода сообщений забило местами вровень со срезами, да и не различить было эти срезы.

– О-о-о-од! Приготовиться! – крикнул Борис, точнее, пытался кричать. Губы у него состылись, и команда получилась невнятная. Помкомвзвода старшина Мохнаков поймал Бориса за полу шинели, уронил рядом с собой, и в это время эрэсы выхаркнули вместе с пламенем угловатые стрелы снарядов, озарив и парализовав на минуту земную жизнь, кипящее в снегах людское месиво; рассекло и прошило струями трассирующих пуль мерклый ночной покров; мерзло застучал пулемет, у которого расчетом воевали Карышев и Малышев; ореховой скорлупой посыпали автоматы; отрывисто захлопали винтовки и карабины.

Из круговерти снега, из пламени взрывов, из-под клубящихся дымов, из комьев земли, из охающего, ревущего, с треском рвущего земную и небесную высь, где, казалось, не было и не могло уже быть ничего живого, возникла и покатилась на траншею темная масса из людей. С кашлем, криком, визгом хлынула на траншею эта масса, провалилась, забурлила, заплескалась, смывая разъяренным отчаянием гибели волнами все сущее вокруг. Оголодалые, деморализованные окружением и стужею, немцы лезли вперед безумно, слепо. Их быстро прикончили штыками и лопатами. Но за первой волной накатила другая, третья. Все перемешалось в ночи: рев, стрельба, матюки, крик раненых, дрожь земли, с визгом откаты пушек, которые били теперь и по своим, и по немцам, не разбирая, кто где. Да и разобрать уже ничего было нельзя.

Борис и старшина держались вместе. Старшина – левша, в сильной левой руке он держал лопатку, в правой – трофейный пистолет. Он не палил куда попало, не суетился. Он и в снегу, в темноте видел, где ему надо быть. Он падал, зарывался в сугроб, потом вскакивал, поднимая на себе воз снега, делал короткий бросок, рубил лопатой, стрелял, отбрасывал что-то с пути.

– Не психуй! Пропадешь! – кричал он Борису.

Дивясь его собранности, этому жестокому и верному расчету, Борис и сам стал видеть бой отчетливей, понимать, что взвод его жив, дерется, но каждый боец дерется поодиночке, и нужно знать солдатам, что он с ними.

– Ребя-а-а-ата-аа-а! Бе-ей! – кричал он, взрыдывая, брызгаясь бешеной вспенившейся слюной.

На крик его густо сыпали немцы, чтобы заткнуть ему глотку. Но на пути ко взводному все время оказывался Мохнаков и оборонял его, оборонял себя, взвод.

Пистолет у старшины выбили или обойма кончилась. Он выхватил у раненого немца автомат, расстрелял патроны и остался с одной лопаткой. Отоптав место возле траншеи, Мохнаков бросил через себя одного, другого тощего немца, но третий с визгом по-собачьи вцепился в него, и они клубком покатились в траншею, где копошились раненые, бросаясь друг на друга, воя от боли и ярости.

Ракеты, много ракет взмыло в небо. И в коротком, полощущем свете отрывками, проблесками возникали лоскутья боя, в адовом столпотворении то сближались, то проваливались во тьму, зияющую за огнем, ощеренные лица. Снеговая пороша в свете делалась черной, пахла порохом, секла лицо до крови, забивала дыхание.

Огромный человек, шевеля громадной тенью и развевающимся за спиной факелом, двигался, нет, летел на огненных крыльях к окопу, круша все на своем пути железным ломом. Сыпались люди с разваленными черепами, торной тропою по снегу стелилось, плыло за карающей силой мясо, кровь, копоть.

– Бей его! Бей! – Борис пятился по траншее, стрелял из пистолета и не мог попасть, уперся спиною в стену, перебирал ногами, словно бы во сне, и не понимал, почему не может убежать, почему не повинуются ему ноги.

Страшен был тот, горящий, с ломом. Тень его металась, то увеличиваясь, то исчезая, он сам, как выходец из преисподней, то разгорался, то темнел, проваливался в геенну огненную. Он дико выл, оскаливая зубы, и чудились на нем густые волосы, лом уже был не ломом, а выдранным с корнем дубьем. Руки длинные с когтями…

Холодом, мраком, лешачьей древностью веяло от этого чудовища. Полыхающий факел, будто отсвет тех огненных бурь, из которых возникло чудовище, поднялось с четверенек, дошло до наших времен с неизменившимся обликом пещерного жителя, овеществлял это видение.

«Идем в крови и пламени…» – вспомнились вдруг слова из песни Мохнакова, и сам он тут как тут объявился. Рванул из траншеи, побрел, черпая валенками снег, сошелся с тем, что горел уже весь, рухнул к его ногам.

– Старшина-а-а-а-а! Мохнако-о-ов! – Борис пытался забить новую обойму в рукоятку пистолета и выпрыгнуть из траншеи. Но сзади кто-то держал, тянул его за шинель.

– Карау-у-ул! – тонко вел на последнем издыхании Шкалик, ординарец Бориса, самый молодой во взводе боец. Он не отпускал от себя командира, пытался стащить его в снежную норку. Борис отбросил Шкалика и ждал, подняв пистолет, когда вспыхнет ракета. Рука его отвердела, не качалась, и все в нем вдруг закостенело, сцепилось в твердый комок – теперь он попадет, твердо знал – попадет.

Ракета. Другая. Пучком выплеснулись ракеты. Борис увидел старшину. Тот топтал что-то горящее. Клубок огня катился из-под ног Мохнакова, ошметки разлетались по сторонам. Погасло. Старшина грузно свалился в траншею.

– Ты живой! – Борис хватал старшину, ощупывал.

– Все! Все! Рехнулся фриц! С катушек сошел!.. – втыкая лопатку в снег, вытирая ее о землю, задышливо выкрикивал старшина. – Простыня на нем вспыхнула… Страсть!..

Черная пороша вертелась над головой, ахали гранаты, сыпалась стрельба, грохотали орудия. Казалось, вся война была сейчас здесь, в этом месте; кипела в растоптанной яме траншеи, исходя удушливым дымом, ревом, визгом осколков, звериным рычанием людей.

И вдруг на мгновение все опало, остановилось. Усилился вой метели…

Из темноты нанесло удушливой гари. Танки безглазыми чудовищами возникли из ночи. Скрежетали гусеницами на морозе и тут же буксовали, немея в глубоком снегу. Снег пузырился, плавился под танками и на танках.

Им не было ходу назад, и все, что попадало на пути, они крушили, перемалывали. Пушки, две уже только, развернувшись, хлестали им вдогон. С вкрадчивым курлыканьем, от которого заходилось сердце, обрушился на танки залп тяжелых эрэсов, электросварочной вспышкой ослепив поле боя, качнув окоп, оплавляя все, что было в нем: снег, землю, броню, живых и мертвых. И свои, и чужеземные солдаты попадали влежку, жались друг к другу, заталкивали головы в снег, срывая ногти, по-собачьи рыли руками мерзлую землю, старались затискаться поглубже, быть поменьше, утягивали под себя ноги – и все без звука, молчком, лишь загнанный хрип слышался повсюду.

Гул нарастал. Возле тяжелого танка ткнулся, хокнул огнем снаряд гаубицы. Танк содрогнулся, звякнул железом, забегал влево-вправо, качнул орудием, уронил набалдашник дульного тормоза в снег и, буравя перед собой живой, перекатывающийся ворох, ринулся на траншею. От него, уже неуправляемого, в панике рассыпались и чужие солдаты, и русские бойцы. Танк возник, зашевелился безглазой тушей над траншеей, траки лязгнули, повернулись с визгом, бросив на старшину, на Бориса комья грязного снега, обдав их горячим дымом выхлопной трубы. Завалившись одной гусеницей в траншею, буксуя, танк рванулся вдоль нее.

Надсаженный, на пределе завывал мотор, гусеницы рубили, перемалывали мерзлую землю и все в нее вкопанное.

– Да что же это такое? Да что же это такое? – Борис, ломая пальцы, вцарапывался в твердую щель. Старшина тряс его, выдергивал, будто суслика, из норки, но лейтенант вырывался, лез заново в землю.

– Гранату! Где гранаты?

Борис перестал биться, лезть куда-то, вспомнил: под шинелью на поясе у него висели две противотанковые гранаты. Он всем раздал с вечера по две и себе взял, да вот забыл про них, а старшина или утерял свои, или использовал уже. Стянув зубами рукавицу, лейтенант сунул руку под шинель – граната на поясе висела уже одна. Он выхватил ее, начал взводить чеку. Мохнаков шарил по рукаву Бориса, пытался отнять гранату, но взводный отталкивал старшину, полз на коленях, помогая себе локтями, вслед за танком, который пахал траншею, метр за метром прогрызая землю, нащупывая опору для второй гусеницы.

– Постой! Постой, курва! Сейчас! Я тебя… – Взводный бросал себя за танком, но ноги, ровно бы вывернутые в суставах, не держали его, он падал, запинаясь о раздавленных людей, и снова полз на коленях, толкался локтями. Он утерял рукавицы, наелся земли, но держал гранату, словно рюмку, налитую всклянь, боясь расплескать ее, взлаивая, плакал оттого, что не может настичь танк.

Танк ухнул в глубокую воронку, задергался в судорогах. Борис приподнялся, встал на одно колено и, ровно в чику играя, метнул под сизый выхлоп машины гранату. Жахнуло, обдало лейтенанта снегом и пламенем, ударило комками земли в лицо, забило рот, катануло по траншее точно зайчонка.

Танк дернулся, осел, смолк. Со звоном упала гусеница, распустилась солдатской обмоткой. По броне, на которой с шипением таял снег, густо зачиркало пулями, еще кто-то фуганул в танк гранату.

Остервенело били по танку ожившие бронебойщики, высекая синие всплески пламени из брони, досадуя, что танк не загорелся. Возник немец без каски, черноголовый, в разорванном мундире, с привязанной за шею простыней. С живота строча по танку из автомата, он что-то кричал, подпрыгивая. Патроны в рожке автомата кончились, немец отбросил его и, обдирая кожу, стал колотить голыми кулаками по цементированной броне. Тут его и подсекло пулей. Ударившись о броню, немец сполз под гусеницу, подергался в снегу и успокоенно затих. Простыня, надетая вместо маскхалата, метнулась раз-другой на ветру и закрыла безумное лицо солдата.

Бой откатился куда-то во тьму, в ночь. Гаубицы переместили огонь; тяжелые эрэсы, содрогаясь, визжа и воя, поливали пламенем уже другие окопы и поля, а те «катюши», что стояли с вечера возле траншей, горели, завязши в снегу. Оставшиеся в живых эрэсовцы сметались с пехотою, бились и погибали возле отстрелявшихся машин.

Впереди все тявкала полковая пушчонка, уже одна. Смятая, растерзанная траншея пехотинцев вела редкий орудийный огонь, да булькал батальонный миномет трубою, и вскоре еще две трубы начали бросать мины. Обрадованно запоздало затрещал ручной пулемет, а танковый молчал, и бронебойщики выдохлись. Из окопов, то тут, то там, выскакивали темные фигуры, от низко севших, плоских касок казавшиеся безголовыми, с криком, с плачем бросались во тьму, следом за своими, словно малые дети гнались за мамкою.

По ним редко стреляли, и никто их не догонял.

Заполыхали в отдалении скирды соломы. Фейерверком выплескивалось в небо разноцветье ракет. И чьи-то жизни ломало, уродовало в отдалении. А здесь, на позиции взвода Костяева, все стихло. Убитых заносило снегом. На догорающих машинах эрэсовцев трещали и рвались патроны, гранаты; горячие гильзы высыпались из коптящих машин, дымились, шипели в снегу. Подбитый танк остывшей тушей темнел над траншеей, к нему тянулись, ползли раненые, чтобы укрыться от ветра и пуль. Незнакомая девушка с подвешенной на груди санитарной сумкой делала перевязки. Шапку она обронила и рукавицы тоже, дула на коченеющие руки. Снегом запорошило коротко остриженные волосы девушки.

Надо было проверять взвод, готовиться к отражению новой атаки, если она возникнет, налаживать связь.

Старшина успел уже закурить. Он присел на корточки – его любимая расслабленная поза в минуту забвения и отдыха, смежив глаза, тянул цигарку, изредка без интереса посматривал на тушу танка, темную, неподвижную, и снова прикрывал глаза, задремывал.

– Дай мне! – протянул руку Борис.

Старшина окурка взводному не дал, достал сначала рукавицы взводного из-за пазухи, потом уж кисет, бумагу, не глядя сунул, и когда взводный неумело скрутил сырую цигарку, прикурил, закашлялся, старшина бодро воскликнул:

– Ладно ты его! – и кивнул на танк.

Борис недоверчиво посмотрел на усмиренную машину: такую громадину! – такой маленькой гранатой! Такой маленький человек! Слышал взводный еще плохо. И во рту у него была земля, на зубах хрустело, грязью забило горло. Он кашлял и отплевывался. В голову ударяло, в глазах возникали радужные круги.

– Раненых… – Борис почистил в ухе. – Раненых собирать! Замерзнут.

– Давай! – отобрал у него цигарку Мохнаков, бросил ее в снег и притянул за воротник шинели взводного ближе к себе. – Идти надо, – донеслось до Бориса, и он снова стал чистить в ухе, пальцем выковыривая землю.

– Что-то… Тут что-то…

– Хорошо, цел остался! Кто ж так гранаты бросает!

Спина Мохнакова, погоны его были обляпаны грязным снегом. Ворот полушубка, наполовину с мясом оторванный, хлопался на ветру. Все качалось перед Борисом, и этот хлопающий воротник старшины, будто доскою, бил по голове, небольно, но оглушительно. Борис на ходу черпал рукою снег, ел его, тоже гарью и порохом засоренный, живот не остужало, наоборот, больше жгло.

Над открытым люком подбитого танка воронкой завинчивало снег. Танк остывал. Позванивало, трескаясь, железо, больно стреляло в уши. Старшина увидел девушку-санинструктора без шапки, снял свою и небрежно насунул ей на голову. Девушка даже не взглянула на Мохнакова, лишь на секунду приостановила работу и погрела руки, сунув их под полушубок к груди.

Карышев и Малышев, бойцы взвода Бориса Костяева, подтаскивали к танку, в заветрие, раненых.

– Живы! – обрадовался Борис.

– И вы живы! – тоже радостно отозвался Карышев и потянул воздух носищем так, что тесемка развязанной шапки влетела в ноздрю.

– А пулемет наш разбило, – не то доложил, не то повинился Малышев.

Мохнаков влез на танк, столкнул в люк перевесившегося, еще вялого офицера в черном мундире, распоротом очередями, и тот загремел, будто в бочке. На всякий случай старшина дал в нутро танка очередь из автомата, который успел где-то раздобыть, посветил фонариком и, спрыгнув в снег, сообщил:

– Офицерья наглушило! Полная утроба! Ишь как ловко: мужика-солдата вперед, на мясо, господа под броню… – Он склонился к санинструктору: – Как с пакетами?

Та отмахнулась от него. Взводный и старшина откопали провод, двинулись по нему, но скоро из снега вытащили оборвыш и добрались до ячейки связиста наугад. Связиста раздавило в ячейке гусеницей. Тут же задавлен немецкий унтер-офицер. В щепки растерт ящичек телефона. Старшина подобрал шапку связиста и натянул на голову. Шапка оказалась мала, она старым коршуньим гнездом громоздилась на верхушке головы старшины.

В уцелевшей руке связист зажал алюминиевый штырек. Штырьки такие употреблялись немцами для закрепления палаток, нашими телефонистами – как заземлители. Немцам выдавали кривые связистские ножи, заземлители, кусачки и прочий набор. Наши все это заменяли руками, зубами и мужицкой смекалкой. Штырьком связист долбил унтера, когда тот прыгнул на него сверху, тут их обоих и размичкало гусеницей.

Четыре танка остались на позициях взвода, вокруг них валялись полузанесенные снегом трупы. Торчали из свежих суметов руки, ноги, винтовки, термосы, противогазные коробки, разбитые пулеметы, и все еще густо чадили сгоревшие «катюши».

Историю «Пастух и пастушка» Виктор Астафьев написал в 1967 году, опубликована она была в 1971 году.

Сам автор охарактеризовал жанр своего произведения как «современная пастораль». Причиной этому послужило то, что Астафьев хотел показать высокую сентиментальность пасторали и одновременно суровый быт войны. Виктор Астафьев говорит нам о том, что любовь на войне возможна, но в таких условиях героям его повести счастье обрести не получилось.

У повести кольцевая композиция: она имеет зачин и концовку, которые служат обрамлением жизненной истории, формирующей сюжет. История содержит четыре части: «Бой», «Свидание», «Прощание», последняя часть – «Успение».

Главный герой повести – лейтенант Борис Костяев. Его взвод принимает участие в битве против прорвавшего оборону соперника. После боя солдаты останавливаются на ночлег в доме у девушки Люси. Наутро солдаты идут выбивать соперника из соседнего села. И снова после боя они возвращаются на ночлег в дом Люси. Эту ночь Борис и Люся проводят вместе. Но утром влюбленным приходится расстаться, так взводу Бориса необходимо догонять основные силы, которые далеко ушли за отступившим соперником. В бою Бориса ранило осколком в плечо, рана была не серьезная, но тем не менее он не поправлялся. Тогда его направили в эвакуацию, чтобы поправить здоровье. Но в поезде он умирает, не столько от раны, сколько от тоски по его неповторимой любви.

Повесть учит пониманию того, что война не только уродует людей в физическом смысле, лишает их жизни, но также наносит не менее тяжкие душевные раны, не совместимые с жизнью.

Картинка или рисунок Пастух и пастушка

Другие пересказы и отзывы для читательского дневника

• Краткое содержание Лермонтов Кавказский пленник

  В тихом ауле на Кавказе появляется наездник, который тащит на себе русского человека, взятого им в плен. Раб, как всем кажется, умер от ран. Но только солнце на небе успело достигнуть наивысшей точки

• Краткое содержание былины Алёша Попович и Тугарин змей Змеевич

  Богатырь земли русской, Алеша Попович и его прислужник Яким Иванович ехали из славного города Ростова. Ездили они, ездили, по полям, по долам и наткнулись на камень, лежащий на перекрестке трех дорог.

• Краткое содержание Золотой ключик или Приключения Буратино Толстого

  В маленькой и убогой каморке Папы Карло, старого шарманщика полено столяра Джузеппе превращается в мальчика по имени Буратино. Говорящий старый сверчок, живущий за печкой, советует Буратино быть благоразумным и пойти учиться в школу

• Краткое содержание Защита Чика Искандер

  Школьник по имени Чик попал в неприятность в школе. Преподаватель по русскому языку Акакий Македонович потребовал, чтобы мальчик пришел в школу с родителем.

• Краткое содержание Русский лес Леонов

  Окончив школу, Поля Вихрова приезжает в Москву, чтобы продолжить учебу. Ее мама Елена Ивановна, работающая в Пашутинской больнице, осталась дома.

Вдоль железнодорожной линии идет женщина, над которой хмурятся угрюмые облака. Дышать трудно, глаза сами выпускают слёзы. Набредя на небольшой столб, и что-то говоря про себя, она находит цифру, означающую номер могилы, куда она, собственно, и держит путь. «Как я устала тебя искать!» - произносит женщина на коленях около могилы.
Войска наших ребят практически уничтожили всех фашистов, которые отказались принять документ о безоговорочной капитуляции. Взвод лейтенанта Костяева стоял рядом с нами и принимал удар фашистских войск. Бой этой ночью был ужасно страшным - гремели ружья и пушки, везде лужи крови, немцы уже не могли стоять на ногах от холода. Наши взводы успешно справились с задачей, отразив атаку, и двинулись на ближайший хутор отдохнуть.
За баней лежали старик со старухой, которые были также убиты. Старик лежал на старухе. Местные жители рассказывали, что она вместе приехали жить сюда во времена голодовки в Поволжье. Они были пастухами. Пастух и пастушка. Во время похорон их руки не могли разъединить. Над ними была прочитана небольшая молитва. Хведор Хвомич был удивлен, когда узнал, что солдат знает молитвы. Сам он их не знал, так как по молодости совершенно не любил и не верил в Бога, призывая всех повторять за ним.
Люся - хозяйка дома, где остановились солдаты. Им было тепло благодаря самогонке. Только Мохнаков был трезв среди всех пьяных и сытых солдатов. Люся тоже выпила, произнеся: «Мы так долго ждали вас....Так сильно скучали...»
Солдаты легли спать на пол. У тех, у кого еще оставались силы, продолжали веселиться, вспоминая жизнь, когда о войне даже никто думать не мог. Костяев, оказавшийся в сенях, услышал голос хозяйки дома Люси: «Не нужно. Товарищ стар¬шина...» Он вывел старшину на улицу, тем самым прекратив домогательства. Эти два человека, прошедшие и огонь и воду, вдруг вздумали враждовать. Лейтенант уже был уверен, что при следующем таком домогательстве точно убьет старшину, который ушел в другую комнату.
Люся позвала лейтенанта туда, где солдаты уже видели седьмой сон. Она налила ему воды, дала свой халат и заставила его умыться, смыв с себя следы ранений. Ложась в кровать, Борис уже засыпал, веки были ужасно тяжелыми.
Рассвет не настал, как Костяев стоял уже у командира роты. Люся ну успела постирать его форму, чем впоследствии расстроилась. Новая задача - нейтрализовать врагов из соседнего села, где находится единственная оставшаяся опорная точка. Проведя небольшой бой, взвод занял село, где вскоре и оказался командир всего фронта. Ранее Борис так близко не смотрел на командующего, и ему было не по себе. В одном сарае был немецкий генерал, который, сделав суицид, застрелился. Задача командующего - похоронить генерала, соблюдая все почести.
Все солдаты вместе с Костяевым вернулись туда, где ночевали. Лейтенант опять погрузился в глубокий сон. Пришла Люся - его единственная женщина. Борис рассказал ей о себе, читая письма от мамы. Он вспоминал детство, как они вместе с мамой были в Москве и смотрели балет. На сцене выступали пастух и пастушка. «Она были уверены в своих чувствах, не скрывали их. Доверчивость делала их беззащитными». Тогда он думал, что беззащитные не попадутся на зло.
Люся вкушала слова Бориса, зная, что такого более не повторится. Эта ночь была событием - о войне они забыли и поддались страстной любви.
Люся где-то услышала, что их взвод будет на хуторе около двух дней. Но приказ командира был такой: догнать остальных, ушедших неподалеку. Люся, удивленная расставанием, осталась в доме, но решила позже догнать машину с солдатами. Не смотря ни на кого, она страстно целовала Бориса.
Спустя несколько тяжелых боев Костяев просился в отпуск. Но замполит уже почти решился на то, чтобы дать Борису отдохнуть, отправив его к любимой девушке. Перед глазами Бориса промелькнула встреча с Люсей. Но этого не было. Взвод даже не переформирован, так как вокруг идут бои. Героически погибает Мохнаков, бросившись под танк с миной в руках. В этот же день Борису прилетел осколок в плечо.
В медпункте народу было пруд пруди. Пришлось долго ждать своей очереди. Врач, смотря на ранение Бориса, был в недоумении, почему лейтенант не поправляется. Борис тосковал. В ночное время заходит врач и говорит: «Я записал вас в эвакуацию. В таких условиях вам не вылечиться»
Врачебный поезд увез лейтенанта в сторону востока. На одном из станков была женщина, очень похожая на Люсю. Арина, санитарка молодого вагона, смотрела за лейтенантом и ужасалась, почему ему все хуже.
Борис, смотря в окно, жалел все: Люсю, оставшуюся где-то далеко, пастуха и пастушку, закопанных в огороде. Их лиц он не запомнил, и ему казалось, что это и мать с отцом, и брат с сестрой, и все знакомые.
Ранним утром Арина пришла к Борису, но увидела его мертвым. Сделав пирамиду из сигнального столба, он был похоронен в степи. Арина произнесла фразу: «Небольшое ранение, а смерть»
Вслушиваясь в землю, женщина сказала: «Отдыхай. Я пойду. Но я приду к тебе, и там нас не разлучит вообще никто»
«А все то, что осталось от него, лежало в сырой земле, окутанной травой, посреди нашей матушки России».

Обращаем ваше внимание, что это только краткое содержание литературного произведения «Пастух и пастушка». В данном кратком содержании упущены многие важные моменты и цитаты.